Тень каннибала - Страница 73

Маньяк — настоящий маньяк, а не прекративший свое существование Ярослав Велемирович Козинцев — перестал вечерами выходить из дому. Он подолгу гулял во второй половине дня, дышал кислородом пополам с дождем, делал необходимые покупки и вообще жил как все нормальные люди. Правда, были и отличия: он не был связан необходимостью ежедневно ходить на работу и потому не должен был ломать устоявшийся ритм жизни. Он привык ложиться под утро и вставать после полудня и не видел причины, по которой следовало бы что-то менять в сложившемся распорядке дня. С прекращением ночных прогулок у него появилось очень много свободного времени, и он с головой ушел в работу, которая кормила его в течение уже добрых десяти лет. Такое резкое увеличение производительности труда сулило в перспективе неплохой заработок, но о деньгах он не думал.

Он думал о том, как шевелятся по ночам тени на освещенной лунным светом лесной тропинке, как мрачно и таинственно шумят под ветром лохматые черные кроны; он видел мертвый ртутный блеск стоячей воды в прудах и ощущал запахи мокрой листвы и близкого болота. Он мысленно был там, на мокрых от дождя улицах, и ему стоило больших усилий гнать от себя непрошеные мысли: сейчас, когда все само собой сложилось так хорошо и гладко, он просто не имел права рисковать. Он вынужден был признать, что в последнее время несколько увлекся. Он оправдывал себя тем, что был человеком, а человек, как известно, слаб. Хищник убивает только когда голоден; слабый человек может убить ради удовольствия или же для того, чтобы доказать себе и другим, что он не так уж и слаб. Голода он не испытывал: холодильник ломился от отборного мяса. Доказывать что бы то ни было теперь не стоило: он давно доказал свою силу и значимость, заставив многомиллионный город содрогнуться от ужаса. Он вышел против города в одиночку и победил — это ли не доказательство силы? Вооруженные до зубов охотники сцапали другого безобидного психа, которого он заботливо им подставил. Их машины исчезли с улиц. Он часто думал о Козинцеве. Ему было интересно, сознавал ли этот чокнутый, что его подставили, или он с радостью принял всю вину на себя. Несчастный недоумок! Наверное, ему казалось, что, приписывая себе чужую славу, он сможет подняться в глазах окружающих, да и в своих собственных тоже. Что ж, он получил то, о чем мечтал, а заодно и выручил своего прототипа, дав ему столь необходимую передышку.

Он думал о том, что было бы, если бы под руку ему так кстати не подвернулся Козинцев. Думать об этом было тяжело и неприятно, но он заставлял себя. Теперь, когда с помощью бедного сумасшедшего ему удалось немного взять себя в руки, он понимал, что чуть не погиб, чересчур сосредоточившись на процессе, который и в самом деле был очень увлекательным. Это было опасное увлечение. Он потерял меру; возможно, это было какое-то кратковременное помешательство. На протяжении нескольких лет он действовал продуманно и осторожно и вдруг потерял голову. Правда, это оказалось просто восхитительно, словно с его глаз упала пелена, а с рук тесные путы. «Ну и хорошо, — твердил он себе. — Ну, и будет. Будет, будет. Пусть они успокоятся. Пусть они посадят своего психа за решетку, получат свои звезды, грамоты и медали, напьются на радостях водки и угомонятся. Пусть займутся делами. Должно пройти какое-то время, а потом… Потом посмотрим».

Дожди шли еще две недели, а потом вдруг прекратились, и над мокрым городом взошло умытое, яркое, как новенький пятак, летнее солнце. Кое-кто из обитателей микрорайона воспринял это как предзнаменование; остальные просто радовались возвращению хорошей погоды.

* * *

Илларион Забродов свернул на Беговую и, проехав еще немного, припарковал «Лендровер» перед входом в антикварную лавку Марата Ивановича Пигулевского. Прежде чем выйти из машины, он закурил сигарету и выкурил ее до конца, борясь с очень непривычным ощущением: Забродов чувствовал себя как малолетний правонарушитель, забравшийся в чужой огород за клубникой. Вдыхая и выдыхая теплый дым, Илларион огорченно покачивал головой: такого он от себя все-таки не ожидал. Видимо, эта история с маньяком подействовала на него сильнее, чем можно было предположить. Временами Забродову даже начинало казаться, что он чересчур вошел в роль и слегка помешался на этой почве. Во всяком случае, некоторые признаки паранойи были налицо: ему все время чудилось, что за ним неотступно следят. У встречных прохожих были цепкие и одновременно ускользающие взгляды профессиональных филеров, попутные автомобили то и дело мертво садились на хвост потрепанному «Лендроверу» Иллариона, а вид человека, на ходу жующего пирожок с мясом, вызывал у него тошноту пополам с испугом.

Сидя за рулем своей машины напротив входа в антикварный магазин, Илларион старался убедить себя в том, что нервничает совершенно напрасно. Даже если предположить невозможное и допустить, что Сорокин из осторожности пустил за ним наблюдение, это ничего не меняло. Он не был ни в чем виноват, не находился под арестом и был волен передвигаться по городу так, как ему вздумается Что с того, что Сорокин настоятельно не рекомендовал ему этого делать! Маньяка своего полковник так и не поймал и, похоже, вряд ли поймает. Вопреки высказанному Илларионом еще в марте предположению, маньяк тоже оказался прагматиком: после мнимого ареста Козинцева он моментально прекратил свои вылазки, отлично понимая, что в противном случае весь спектакль с подброшенной в холодильник уликой потеряет смысл. «Так что же мне теперь, — думал Илларион, — так и сидеть взаперти до конца жизни?! Или, может быть, переехать в другой город? Но это, в конце концов, так же бессмысленно, как и безвылазное сидение дома: Россия, конечно, больше Москвы, но где гарантия, что в каких-нибудь Чебоксарах он, Илларион, не столкнется нос к носу с тем, от кого прячется?»